Неточные совпадения
— Если вы
приехали к нам, вы, единственная женщина из прежних друзей Анны — я
не считаю княжну Варвару, — то я понимаю, что вы сделали это
не потому, что вы
считаете наше положение нормальным, но потому, что вы, понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее и хотите помочь ей. Так ли я вас понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая пальцем и
считая петли. Хотя она и велела вчера сказать мужу, что ей дела нет до того,
приедет или
не приедет его сестра, она всё приготовила к ее приезду и с волнением ждала золовку.
«Пятнадцать минут туда, пятнадцать назад. Он едет уже, он
приедет сейчас. — Она вынула часы и посмотрела на них. — Но как он мог уехать, оставив меня в таком положении? Как он может жить,
не примирившись со мною?» Она подошла к окну и стала смотреть на улицу. По времени он уже мог вернуться. Но расчет мог быть неверен, и она вновь стала вспоминать, когда он уехал, и
считать минуты.
— Чтой-то вы уж совсем нас во власть свою берете, Петр Петрович. Дуня вам рассказала причину, почему
не исполнено ваше желание: она хорошие намерения имела. Да и пишете вы мне, точно приказываете. Неужели ж нам каждое желание ваше за приказание
считать? А я так вам напротив скажу, что вам следует теперь к нам быть особенно деликатным и снисходительным, потому что мы все бросили и, вам доверясь, сюда
приехали, а стало быть, и без того уж почти в вашей власти состоим.
По-настоящему, я совершенно был убежден, что Версилов истребит письмо, мало того, хоть я говорил Крафту про то, что это было бы неблагородно, и хоть и сам повторял это про себя в трактире, и что «я
приехал к чистому человеку, а
не к этому», — но еще более про себя, то есть в самом нутре души, я
считал, что иначе и поступить нельзя, как похерив документ совершенно.
Бог знает, когда бы кончился этот разговор, если б баниосам
не подали наливки и
не повторили вопрос: тут ли полномочные? Они объявили, что полномочных нет и что они будут
не чрез три дня, как ошибкой сказали нам утром, а чрез пять, и притом эти пять дней надо
считать с 8-го или 9-го декабря… Им
не дали договорить. «Если в субботу, — сказано им (а это было в среду), — они
не приедут, то мы уйдем». Они стали торговаться, упрашивать подождать только до их приезда, «а там делайте, как хотите», — прибавили они.
Пеньку продавать их дело, и они ее точно продают, —
не в городе, в город надо самим тащиться, а
приезжим торгашам, которые, за неимением безмена,
считают пуд в сорок горстей — а вы знаете, что за горсть и что за ладонь у русского человека, особенно, когда он «усердствует»!
Остаться у них я
не мог; ко мне вечером хотели
приехать Фази и Шаллер, бывшие тогда в Берне; я обещал, если пробуду еще полдня, зайти к Фогтам и, пригласивши меньшего брата, юриста, к себе ужинать, пошел домой. Звать старика так поздно и после такого дня я
не счел возможным. Но около двенадцати часов гарсон, почтительно отворяя двери перед кем-то, возвестил нам: «Der Herr Professor Vogt», — я встал из-за стола и пошел к нему навстречу.
Несмотря на зазорную репутацию, предшествовавшую молодому соседу, и дедушка и бабушка приняли его радушно. Они чутьем догадались, что он
приехал свататься, но, вероятно, надеялись, что Фиска-змея
не даст себя в обиду, и
не особенно тревожились доходившими до них слухами о свирепом нраве жениха. Дедушка даже
счел приличным предупредить молодого человека.
До Лыкова
считают не больше двенадцати верст; но так как лошадей берегут, то этот небольшой переезд берет
не менее двух часов. Тем
не менее мы
приезжаем на место, по крайней мере, за час до всенощной и останавливаемся в избе у мужичка, где происходит процесс переодевания. К Гуслицыным мы поедем уже по окончании службы и останемся там гостить два дня.
Точно так
сочли бы мы себя правыми, если бы, например,
приехали в магометанское государство и, подчинившись его законам,
не приняли, однако, ислама.
Старая Палагея, державшая весь дом железною рукой, умерла по зиме, и Тит вывел пока меньшака Фрола с женой Агафьей да Пашку; они
приехали на одной телеге сам-четверт,
не считая двух Агафьиных погодков-ребятишек.
Н. И. Тургенева я
не видал, хоть в одно время были в Петербурге и в Москве. Он ни у кого из наших
не был, а я, признаюсь, при всем прежнем моем уважении к нему,
не счел нужным его отыскивать после его книги.Матвей случайно встретился с ним в тверском дебаркадере. Обнялись. Тургенев его расспрашивал обо всех, познакомил его с сыном и дочерью и по колокольчику расстались. Он опять уехал в Париж и вряд ли возвратится в Россию. Я
не очень понимаю, зачем он теперь
приезжал…
Ни Лиза, ни
приезжая дама
не сочли нужным раскланяться. Дама, усевшись, тотчас опустила свою голову на руку, а Лиза спокойно взглянула на нее при ее входе и снова принялась за иголку.
На другой день
приехали из своей Подлесной Миницкие, которых никто
не считал за гостей.
Иларион Захаревский, впрочем, с удовольствием обещался
приехать на чтение; Виссарион тоже пожелал послушать и на этот вечер нарочно даже остался дома. Здесь я
считаю не лишним извиниться перед читателями, что по три и по четыре раза описываю театры и чтения, производимые моим героем. Но что делать?.. Очень уж в этом сущность его выражалась: как только жизнь хоть немного открывала ему клапан в эту сторону, так он и кидался туда.
Я уж
не впервые слышу эту угрозу из уст Лукьяныча. Всякий раз, как я
приезжаю в Чемезово, он
считает своим долгом пронзить меня ею. Мало того: я отлично знаю, что он никогда
не решится привести эту угрозу в действие, что с его стороны это только попытка уязвить меня, заставить воспрянуть духом, и ничего больше. И за всем тем, всякий раз, как я слышу эту просьбу «ослобонить», я невольно вздрагиваю при мысли о той беспомощности, в которой я найдусь, если вдруг, паче чаяния, стрясется надо мной такая беда.
— К счастью Михайлова, Калугин был в прекрасном расположении духа (генерал только-что поговорил с ним весьма доверенно, и князь Гальцин,
приехав из Петербурга, остановился у него) — он
счел не унизительным подать руку штабс-капитану Михайлову, чего
не решился однако сделать Праскухин, весьма часто встречавшийся на бастионе с Михайловым, неоднократно пивший его вино и водку и даже должный ему по преферансу 12 руб. с полтиной.
Любя подражать в одежде новейшим модам, Петр Григорьич,
приехав в Петербург, после долгого небывания в нем,
счел первою для себя обязанностью заказать наимоднейший костюм у лучшего портного, который и одел его буква в букву по рецепту «Сына отечества» [«Сын Отечества» — журнал, издававшийся с 1812 года Н.И.Гречем (1787—1867).], издававшегося тогда Булгариным и Гречем, и в костюме этом Крапчик —
не хочу того скрывать — вышел ужасен: его корявое и черномазое лицо от белого верхнего сюртука стало казаться еще чернее и корявее; надетые на огромные и волосатые руки Крапчика палевого цвета перчатки
не покрывали всей кисти, а держимая им хлыстик-тросточка казалась просто чем-то глупым.
— Контора у меня здесь маленькая и совершенно безвыгодная, — начал он, — но,
считая себя виноватым, что
не приехал к вам в губернский город представиться, и как супруга ваша справедливо мне приказывала через почтальона, что она и вы очень обижаетесь, что все мы, почтмейстера, точно будто бы знать
не хотим своего начальника, но видит создатель, что это я по робости моей сделал и что я готов с полным моим удовольствием исполнить всегда, что следует…
— Он в Москве и пишет, что скоро
приедет сюда! —
счел за лучшее выдумать Крапчик, так как Егор Егорыч
не только этого, но даже ничего
не писал ему.
Вслед за тем повторились подобные возгласы и в других, более отдаленных группах и закончились почти басистым ревом: «Мы
не желаем вас
считать!» Бас этот вряд ли
не принадлежал секретарю депутатского собрания. Часам к двенадцати, как водится,
приехал губернатор и, войдя на небольшое возвышение, устроенное в одном конце зала, произнес краткую речь...
На другой день в одиннадцать часов Артасьев, конечно,
приехал к губернскому предводителю, жившему в огромном доме Петра Григорьича, за который он хоть и должен был платить тысячу рублей в год, но еще в продолжение двух лет ни копейки
не внес в уплату сей суммы, и здесь я
считаю нужным довести до сведения читателя, что сей преемник Крапчика являл совершенную противоположность своему предшественнику.
Тут gnadige Frau
сочла нужным сказать несколько слов от себя Егору Егорычу, в которых
не совсем складно выразила, что хотя она ему очень мало знакома, но
приехала с мужем, потому что
не расставаться же ей было с ним, и что теперь все ее старания будут направлены на то, чтобы нисколько и ничем
не обременить великодушного хозяина и быть для него хоть чем-нибудь полезною.
Приедет дежурный: «Где караульный офицер?» — «Пошел в острог арестантов
считать, казармы запирать», — ответ прямой, и оправдание прямое. Таким образом, караульные офицеры каждый вечер в продолжение всего праздника позволяли театр и
не запирали казарм вплоть до вечерней зари. Арестанты и прежде знали, что от караула
не будет препятствия, и были покойны.
Доктор опять
приехал, порадовался действию кумыса, усилил его употребление, а как больная
не могла выносить его в больших приемах, то Авенариус
счел необходимым предписать сильное телодвижение, то есть верховую езду.
Ему писали, что, по приказанию его, Эльчанинов был познакомлен, между прочим, с домом Неворского и понравился там всем дамам до бесконечности своими рассказами об ужасной провинции и о смешных помещиках, посреди которых он жил и живет теперь граф, и всем этим заинтересовал даже самого старика в такой мере, что тот велел его зачислить к себе чиновником особых поручений и пригласил его каждый день ходить к нему обедать и что, наконец, на днях
приезжал сам Эльчанинов, сначала очень расстроенный, а потом откровенно признавшийся, что
не может и
не считает почти себя обязанным ехать в деревню или вызывать к себе известную даму, перед которой просил даже солгать и сказать ей, что он умер, и в доказательство чего отдал послать ей кольцо его и локон волос.
Осень выдалась суше и холоднее обыкновенного, так что
не было даже осеннего водополья, и между обителью и Бобыльском сообщение
не прерывалось. Лист на деревьях опал, трава пожелтела, вода в озере сделалась темной. В обители веселья
не полагалось вообще, но сейчас воцарилось что-то унылое и безнадежное. Братия отсиживалась по своим кельям.
Приезжих было мало. Брат Ираклий чувствовал себя особенно скверно и успел перессориться со всеми, так что даже игумен
счел нужным сделать ему серьезное впушение.
Проснувшись в шесть часов вечера, в то самое время, как граф Турбин
приехал в гостиницу, и увидав вокруг себя на полу карты, мел и испачканные столы посреди комнаты, он с ужасом вспомнил вчерашнюю игру и последнюю карту — валета, которую ему убили на пятьсот рублей, но,
не веря еще хорошенько действительности, достал из-под подушки деньги и стал
считать.
Отвели мне в заднем коридоре маленький уголочек при окошечке, и пошел я действовать. Очень много, — пожалуй и
не счесть, сколько я господ перечинил, и грех жаловаться, сам хорошо починился, потому что работы было ужасно как много и плату давали хорошую. Люди простой масти там
не останавливались, а
приезжали одни козыри, которые любили, чтобы постоять с главнокомандующим на одном местоположении из окон в окна.
Посидев безвыходно дома, я заскучал и написал доктору Павлу Ивановичу письмо с просьбой
приехать поболтать. Ответа на письмо я почему-то
не получил и послал другое. На второе был такой же ответ, как и на первое… Очевидно, милый «щур» делал вид, что сердится… Бедняга, получив отказ от Наденьки Калининой, причиной своего несчастья
считал меня. Он имел право сердиться, и если ранее никогда
не сердился, то потому, что
не умел.
Соседи хоть и
считали дом Луповицких загадочным,
не поручились бы за благонадежность кого бы то ни было из семьи его хозяев, но обеды и ужины у них бывали так вкусны и редки в степной стороне, что каждый
счел бы за грех
не приехать на званый пир.
Малый ему скорее нравился, но прямо ему говорить: «я, мол, заем
приехал произвести», — он
не считал уместным. Лучше было повести разговор так, чтобы сам «интеллигент» распоясался.
Когда впоследствии я читал о знакомстве Герцена с Чернышевским, который
приехал в Лондон уже как представитель новой, революционной России, я сразу понял, почему Александру Ивановичу так
не понравился Николай Гаврилович. Его оттолкнули, помимо разницы в их «платформах», тон Чернышевского, особого рода самоуверенность и нежелание ничего признавать, что он сам
не считал умным, верным и необходимым для тогдашнего освободительного движения.
Они
не понравились друг другу и
не могли понравиться. Чернышевский
приехал с претензией поучать Герцена, на которого он смотрел как на москвича-либерала 40-х годов, тогда как себя он
считал провозвестником идей, проникнутых духом коммунизма. Когда я познакомился с Герценом, я понял, до какой степени личность, и весь душевный склад, и тон Чернышевского должны были неприятно действовать на него.
Из Дерпта я
приехал уже писателем и питомцем точной науки. Мои семь с лишком лет ученья
не прошли даром. Без всякого самомнения я мог
считать себя как питомца университетской науки никак
не ниже того уровня, какой был тогда у моих сверстников в журнализме, за исключением, разумеется, двух-трех, стоящих во главе движения.
— Что делать! — вздохнул Гронтовский. — Если бы вы изволили проехать
не пятнадцать, а сто тысяч верст, если бы даже король
приехал сюда из Америки или из другой какой-нибудь далекой страны, то и тогда бы я
счел за долг… священную, так сказать, обязанность…
Через несколько часов должна была
приехать ее мать, и она с няней пойдет встречать ее на станцию. Молодая девушка
считала минуты, ходила взад и вперед,
не будучи в состоянии усидеть на месте. Ядвига в столовой с ореховой мебелью оканчивала накрывать на три прибора стол, блестевший белоснежной скатертью.
— Мне приносили какую-то бурду, но я есть ее
не мог, так как к такой пище
не привык… Вот почему я и написал Николаю. Григорьевичу, прося его, по старой дружбе,
приехать проведать, меня и распорядиться о том, что вы
считаете невозможным для меня сделать, то есть купить мне колбасы и белого хлеба.
Княжна, никогда
не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанною Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она
приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она
считает долгом ходить зa ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит.
— Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только
приехал. Мы ездили к французам. — И Петя подробно рассказал казаку
не только свою поездку, но и то, почему он ездил, и почему он
считает, что лучше рисковать своею жизнью, чем делать на обум Лазаря.